Между тем, сообщество журналистов разных стран, которые в силу профессии часто спорят друг с другом, тоже проявляют завидное единодушие в этом вопросе – им как раз очень нравится это название – «частица Бога». Вы можете смело заключать пари (и это пари будет одним из самых беспроигрышных в мире), что, если в СМИ увидите статью про бозон Хиггса, где-то в тексте обязательно найдете словосочетание «частица Бога».
Вряд ли за это можно ругать журналистов. Название «частица Бога» вызывает интерес у публики, а название «бозон Хиггса» кажется скучноватым. Но осуждать физиков нельзя: бозон Хиггса не имеет ничего общего с Богом, это всего лишь частица. Хотя и очень важная, и недаром она возбуждает в душах ученых столь страстное желание ее найти. Но это страстное желание не дотягивает до уровня религиозного экстаза. Однако стоит разобраться, почему у ученых возник соблазн даровать богоподобный статус этой скромной элементарной частице. (Понятно, что они не вкладывали в ее название никакого теологического смысла. Разве кто-нибудь действительно может предположить, что у Бога есть любимчики среди частиц?)
Отношения у физиков с Богом давние и сложные. С Богом не только как с гипотетическим всемогущим существом, который создал Вселенную, но и с самим словом «Бог». Когда физики говорят о Вселенной, они часто используют идею Бога, чтобы сказать что-то о физическом мире. Вот и Эйнштейн нередко поминал Бога. Среди наиболее известных цитат этого чрезвычайно часто цитируемого ученого наиболее популярны две: «Я хочу знать мысли Бога, все остальное – детали» и, конечно, «Я убежден, что Бог не играет в кости со Вселенной».
Многие из ученых впали в соблазн подражания Эйнштейну. В 1992 году спутник НАСА, названный COBE (Cosmic Background Explorer), получил удивительные фотографии крошечной ряби на фоновом излучения, оставшемся от Большого взрыва. Джордж Смут, один из исследователей, работавших над проектом COBE, подчеркнул значимость события, произнеся с пафосом: «Если вы религиозны, то это – все равно что увидеть Бога», а Стивен Хокинг в заключительном абзаце своего мегабестселлера «Краткая история времени» и вовсе не постеснялся использовать богословский язык: «Если мы все-таки создадим полную теорию, она со временем станет понятной каждому, а не только нескольким ученым. Тогда мы все – философы, ученые и просто обычные люди – сможем принять участие в дискуссии о том, почему существуем мы и существует наша Вселенная. И если мы найдем ответ на такой вопрос, это станет окончательным триумфом человеческого разума, ибо тогда мы познаем Божественный замысел».
Из истории известно, что некоторые выдающиеся физики были весьма религиозны. Так, Исаак Ньютон – пожалуй, величайший ученый всех времен и народов – был набожным христианином, хотя и гетеродоксом, и провел не меньше времени за изучением и толкованием Библии, чем за занятиями физикой. В XX веке у нас есть пример Жоржа Леметра – космолога, разработавшего теорию «первобытного атома», которая сейчас известна как модель Большого взрыва. Леметр был священником и по совместительству профессором Католического университета в Лёвене (Бельгия). В модели Большого взрыва наша наблюдаемая Вселенная возникла около 13,7 миллиардов лет назад в особый момент времени из точки с бесконечной плотностью. А по христианской версии мир был создан Богом в некий момент времени. Между двумя этими версиями есть очевидные параллели, но Леметр всегда был очень осторожен и не смешивал свои религиозные взгляды с научными. В какой-то момент Папа Пий XII попытался предположить, что «первобытный атом» можно соотнести со словами «Да будет свет!» из Книги Бытия, но Леметр сам уговорил его отказаться от этой аналогии.
В наши дни, однако, большинство физиков гораздо менее склонны верить в Бога, чем люди, не занимающиеся наукой. Если вы станете изучать то, как приспосабливается мир к выживанию в естественных условиях, вы наверняка впечатлитесь тем, как хорошо Вселенная сама справляется с этим – без всякой помощи сверхъестественных сил. Есть, конечно, яркие примеры верующих физиков, но несомненно и то, что реальная физика в своих уравнениях обходится без сверхъестественных допущений.
Так если физики не очень верят в Бога, то почему они продолжают говорить о нем? На самом деле есть два мотива: один получше, другой – похуже.
Лучший состоит в том, что Бог – очень удобная метафора в разговоре о Вселенной. Когда Эйнштейн говорит: «Я хочу знать мысли Бога», он не думает о том сверхъестественном существе, которое, возможно, представляет себе священник. Эйнштейн просто выражает так свое желание понять, как устроен мир. У Вселенной есть одно удивительное свойство: она познаваема. Мы можем изучить все, что происходит с материей во Вселенной в различных обстоятельствах, и найти удивительные закономерности, которые, как нам кажется, никогда не нарушаются. Когда все сомнения в реальности этих закономерностей исчезают, мы называем их «законами природы».
Действующие законы природы очень интересны, но еще интереснее то, что они вообще есть. Законы, известные на сегодняшний день, облечены в точную и элегантную математическую форму. Физик Юджин Вигнер был так восхищен этой особенностью реальности, что заявил: «Результативность математики в естественных науках непостижима». Наша Вселенная не просто сборная солянка из всяких предметов, случайным образом взаимодействующих друг с другом. Она – результат очень целенаправленной и предсказуемой эволюции определенных элементов материи, танец частиц и сил, поставленный гениальным хореографом.
Говоря о «Боге», физики поддаются извечному человеческому стремлению к антропоморфизму, то есть пытаются наделить физический мир человеческими чертами. «Мысли Бога» – это метафора, смысл которой – «основные законы природы». Мы хотим знать, что это за законы. Более того, мы хотели бы знать, могут ли законы природы быть другими. Вдруг открытые нами законы – всего лишь один из вариантов закономерностей, или в нашем мире есть что-то особенное? Вероятно, мы когда-нибудь сумеем, а может быть, и нет, ответить на этот сложнейший вопрос, но он – из тех, что разжигают любопытство настоящих ученых.
Другой мотив, который заставляет ученых поддаться искушению и апеллировать к Богу в своих рассуждениях о бозоне Хиггса, не так высокодуховен – просто это хорошая реклама. Назвать бозон Хиггса «частицей Бога» может быть и чудовищно неточно, но гениально с точки зрения маркетинга. Физики считают название «частица Бога» ужасным и презирают его, но оно привлекает внимание, и именно поэтому им будут продолжать пользоваться, хотя каждый научный журналист точно знает, что физики думают об этом названии.
Название «частица Бога» заставляет людей замолкнуть и прослушать теле– или радиосообщение до конца. После того как это название стало штампом, несомненно, оно будет использоваться всеми, кто попытается объяснить эту эзотерическую концепцию обычной публике, понимая, что кругом масса других претендентов на ее внимание. Допустим, вы рассказываете, что ищете бозон Хиггса, – сразу большинство телезрителей переключатся на другой канал: а вдруг Кардашьяны[1] как раз сейчас отчебучивают что-то невероятное. А теперь, допустим, вы упомянули частицу Бога. Тут, по крайней мере, на ваши объяснения обратят внимание. Кардашьянов можно будет посмотреть и завтра.
Правда, иногда это яркое название создает ученым проблемы. В 1993 году, когда Соединенные Штаты еще не отказались строить Сверхпроводящий суперколлайдер, который должен был стать более мощным, чем БАК, лауреат Нобелевской премии Стивен Вайнберг рассказывал Конгрессу о достоинствах проектируемого ускорителя. В какой-то момент дискуссия приняла неожиданный оборот. Вот фрагмент стенограммы этого заседания.
Харрис Фауэлл, конгрессмен-республиканец от штата Иллинойс: Мне иногда хотелось бы, чтобы все это было описано одним словом, но, похоже, сие невозможно. Я думаю, может быть, доктор Вайнберг, вы подошли немного ближе к этому, и – я не уверен, но я это записал – вы сказали, что подозреваете, все это не случайно, что существуют правила, которые управляют материей, и я законспектировал ваши слова. Но тогда поможет ли это нам найти Бога? Я уверен, что вы не говорили столь определенно, но действительно – позволит ли это нам узнать настолько больше о Вселенной?
Дон Риттер, конгрессмен-республиканец от штата Пенсильвания: Согласится ли джентльмен с этим? Если его машина способна на такое, я поменяю свое отношение и поддержу проект.
Естественно, Вайнберг был не настолько легкомыслен, чтобы на слушаниях в Конгрессе называть бозон Хиггса «частицей Бога». Но соблазн использовать метафору силен, и в разговоре об устройстве мира всегда в какой-то момент кто-нибудь да задаст вопрос, подобный тому, что прозвучал на слушаниях в Конгрессе.
